|
Владимир Кавторин, Россия
Писатель, публицист, критик. Закончил Литературный институт им. Горького в Москве. С 1980 г. член Союза писателей СССР. С 1991 г. один из учредителей и член Союза Писателей Санкт-Петербурга. Печатал свои произведения в журналах "Звезда", "Нева", "Новый мир", "Наш современник", "Литературное обозрение", "Литературной газете" и др. газетах и журналах. Автор восьми книг художественной прозы, исторического исследования "Первый шаг к катастрофе" (1990 г.) и книги художественно-документальных биографий "Петербургские интеллигенты" (2002 г.). Член Почетного Консультативного Комитета ГСГ и один из основателей сайта “Мир из Гармонии” и ГСГ в 2005. Опубликовал совместно с Львом Семашко статью, посвященную трагедии Беслана: «Избирательное право детей, исполняемое родителями» в журнале «Звезда», 2005, №9: http://www.peacefromharmony.org/?cat=ru_c&key=167.
Адрес: Санкт-Петербург, Россия. E-mail: v_kavtorin@mail.ru;
Скончался 20 апреля 2011 г.
--------------------------------------------------------------------
Антитеррористический иммунитет: http://peacefromharmony.org/?cat=ru_c&key=167 См. также на эту тему: http://peacefromharmony.org/docs/2-4_rus.pdf http://peacefromharmony.org/docs/3-4_rus.pdf Antiterrorist Immunity [RUS]: http://peacefromharmony.org/?cat=ru_c&key=167 See also on this topic: http://peacefromharmony.org/docs/2-4_rus.pdf http://peacefromharmony.org/docs/3-4_rus.pdf --------------------------------------------------------------------------------
Владимир Кавторин и Лев Семашко
Чему может послужить избирательное право детей, исполняемое родителями? Статья опубликована в журнале «Звезда», 2005, № 9 В этой статье, написанной под впечатлением жесточайшей трагедии Беслана, предпринята попытка осмыслить глубинные источники терроризма и предложить социокультурный и политико-правовой институт избирательного права детей, исполняемого родителями, как механизм воспроизводства антитеррористического иммунитета, минимизирующего почву терроризма. Чудовищный, зверский акт захвата террористами более тысячи детей, из которых, по официальным данным, 186 были убиты в средней школе осетинского города Беслана, потряс всю страну, шокировал население и власть. Беслан – это культурная травма народа, шоковое преступление, выходящее за пределы устоявшихся представлений о добре и зле, а потому требующее большого времени для осмысления и инновационных культурных преобразований, адекватных полученной Россией культурной травме. В нашей статье мы будем исходить из определения терроризма, которое учитывает все его параметры, т.е. источники (причины и мотивы), цели, средства (ресурсы и мишени) и субъекты во всех четырех сферах общества: социальной, культурной, политической и экономической. Самым простым и очевидным являются средства терроризма – насилие над людьми в виде убийства или угрозы убийства. Однако, ввиду особой жестокости и бесчеловечных целей, террористическое насилие должно квалифицироваться не просто как «военное преступление», а как «преступление против человечности», попирающее все культурные нормы, низводящее человека до уровня животного или вещи. В качестве средств терроризм использует все сферные ресурсы: человеческие, информационные (в том числе культурные, идеологические), организационные (в том числе финансовые), материальные (в том числе военно-технические). Мишени терроризма – это те наиболее ценные ресурсы общества, которые захватываются террористами для использования в качестве средства давления и достижения своих конечных целей. Субъектами терроризма, его «вдохновителями» и исполнителями может быть индивид, организованная группа, государство. Главной психологической чертой субъектов терроризма является отсутствие антитеррористического иммунитета, т.е внутренних установок, препятствующих терроризму. Порождающими источниками (причинами и мотивами) терроризма являются наиболее острые противоречия во всех сферах общества. Цели терроризма также не выходят за пределы сфер, поэтому они являются социальными, идеологическими, политическими, экономическими как по отдельности, так и в любых сочетаниях и различных приоритетах. Исходя из предложенных оснований, можно сформулировать следующее, системно-сферное и сетевое, определение терроризма, которое охватывает все его факторы и включает элементы многих других, более частных, его определений. Терроризм – это преступление против человечности в форме особо жестокого, попирающего все культурные нормы, насилия над людьми в виде убийства или угрозы убийства, порождаемое наиболее острыми противоречиями во всех сферах общества и осуществляемое индивидом, организованной группой или государством, лишенных антитеррористического иммунитета, с использованием ресурсов всех сфер для достижения противозаконных целей в любой сфере общества, прежде всего в политической[1]. Борьба с терроризмом: достаточна ли президентская программа? Президент В. Путин в своем выступлении[2] на расширенном заседании правительства 13 сентября 2004, посвященном трагедии Беслана, сформулировал программу борьбы с терроризмом в России, которая включает в себя блоки политических, военных и социальных мер. Суммируя результаты борьбы государства с терроризмом по всем направлениям, В.В.Путин вынужден был с горечью признать: «Борясь с проявлениями террора, мы практически не достигли видимых результатов …прежде всего в ликвидации его источников (курсив наш ― авт.)». Поскольку терроризм проявляется военным способом, но рождается в невоенных сферах, прежде всего в социальной, культурной и экономической сферах, где и формируется «питательная почва для экстремистской пропаганды, для роста очагов террора, для вербовки им новых сторонников», то особенно тягостным следует признать положение именно в социальной сфере (семья, дети, пенсионеры, родители, образование, занятость и т.п.), где должен формироваться антитеррористический иммунитет, где он, при стечении неблагоприятных факторов, прежде всего, нейтрализуется и разрушается. До тех пор, пока не будет создан эффективный механизм предупреждения социальных источников терроризма, нам не стоит ожидать ни ограничения его стремительного расползания, ни тем более его искоренения. Поэтому, как ни чудовищно это предсказание, без эффективной социальной политики Беслан может повторится, в том или ином варианте, еще много раз. Однако третий (социальный) блок президентской программы свелся лишь к некоторым констатациям. В его рамках отмечается особо низкое социально-экономическое положение северокавказских республик, в которых уровень жизни, образования и доходов намного ниже, а безработица намного выше общероссийских показателей, что, разумеется, создает широкую питательную почву для терроризма, но какие-либо пути искоренения этих перекосов не определены. Очень важное заявление президента о необходимости активного участия населения также осталось неконкретизированным, хотя нам представляется само собой разумеющимся, что ни в военных, ни в полицейских антитеррористических мерах участие населения не может быть ни широким, ни эффективным. Если война с терроризмом действительно является «общенациональной и общегосударственной задачей», ставшая приоритетной для сегодняшней России, то нам следует, прежде всего, реально оценить социальные явления его порождающие. Президентская оценка терроризма исключительно как «международного» хороша лишь в качестве политической риторики, но лишь затрудняет подлинное понимание этого многосоставного явления нашей сегодняшней жизни. Прежде всего, бросается в глаза длинный ряд террористических актов, в которых не только международный, но даже и «чеченский след» никак не просматривается ― убийства вице-губернатора Петербурга Маневича, депутатов Госдумы Старовойтовой и Юшенкова, ряда журналистов, обладая всеми признаками политического террора, относятся безусловно и исключительно к внутренней жизни России, являясь следствием общей криминализации многих ее сторон, в том числе ― более чем ощутимого присутствия криминала и присущих ему методов действия в политических и властных структурах. Всеобщая коррумпированность госаппарата, в том числе и силовых структур, является, на наш взгляд, фактором не только облегчающим существование и деятельность террористических группировок, но и порождающим те настроения, которые позволяют террористам постоянно пополнять свои ряды, т.к. именно коррумпированность силовых структур рождает их произвол в отношении мирных граждан различных национальностей, который, в свою очередь, порождает те настроения ущемлености, отчаяния и бессилия, прямо ведущие к терроризму. Борьба с этими источниками терроризма военно-полицейскими методами невозможна в принципе. Еще большая группа терактов ― взрывы жилых домов, массовые захваты заложников в Буденновске, Москве и Беслане ― напрямую связаны с фактически более чем десятилетие длящейся на территории России локальной гражданской войной. Кто бы ни был виноват в начале чеченского конфликта, история достаточно наглядно показала, что урегулирование его путем силового давления, попрания прав человека в самой Чечне и сопредельных регионах, а также подкупа части чеченской элиты невозможна. Без урегулирования чеченского конфликта мы обречены «бороться с терроризмом» еще многие десятилетия. Причем сама эта «борьба» будет не только поставлять террористам все новые и новые кадры, но и разлагать силовые структуры, воспитывая в них презрение к законности и правам человека, ярким свидетельством чему стало предложение генерального прокурора страны о контрзахвате заложников. Фактически нам предложили в нравственном и юридическом отношении опуститься на уровень бандитов и действовать бандитскими методами. Что касается собственно международного терроризма, то он выступает во второй группе терактов лишь как поддерживающий, усиливающий фактор ― источник финансов, добровольцев и (частично) вооружения. Без урегулирования чеченского конфликта финансовый и добровольческий потоки можно до известной степени минимизировать, но окончательно пресечь ― вряд ли. Таким образом, следует четко понимать, что основные источники нынешней террористической войны лежат не вне российского общества, а в нем самом ― в нерешенности многих его социальных, политических и социально-психологических проблем. Предлагаемый нами социальный инструмент избирательного права детей, исполняемого их родителями, неспособен, разумеется, решить весь этот узел проблем, но по нашему убеждению, он будет способствовать решению самой глубинной из них ― формированию в обществе антитеррористического и ―шире ― антидивиантного иммунитета. Что такое антитеррористический иммунитет? Понятие антитеррористического (более широко – антидевиантного) иммунитета является сложным и многомерным социо-культурным и политико-психологическим понятием. Оно включает гуманистическое, культурное, политическое и экономическое измерения, требует междисциплинарного, сетевого подхода. Этот сетевой, системно-сферный подход был проявлен в определении природы терроризма. Попробуем также определить и антитеррористический иммунитет. Антитеррористический иммунитет – это устойчивый социально-психологический, духовный настрой людей, населения и власти (всех ее представителей),исключающий возможность какого-либо их участия в терроризме или пособничества ему, формируемый в социальной сфере с детства новой культурой отношений и взаимной ответственности поколений, прежде всего в семье. Эта культура воспроизводит в настроении людей такие ценности и социальный капитал человека, которые предотвращают терроризм, служат лучшим, наиболее эффективным, заслоном порождающим его факторам во всех сферах общества, выступают наиболее действенной, внутренней, формой антитеррористического социального контроля. Мы не претендуем на завершенность и окончательность данного определения, а лишь подчеркиваем культурное происхождение этого иммунитета и его формирование с детства в системе новой взаимной ответственности поколений. А также его универсальный характер, противостоящий причинам терроризма во всех сферах. Краткая история идеи избирательного права детей Общая концепция избирательного права детей, его социальной необходимости и множества позитивных его следствий, дана в книге «Избирательное право детей ― ключ к решению проблем детства», написанной совместно с социологом Р. М. Девит и изданной в 2004г[3]. Здесь мы ограничимся лишь некоторыми его историческими деталями, кратким сравнением двух его вариантов. Избирательное право детей означает, что дети до 18 лет получают по закону ПРАВО избирательного голоса, вносятся в избирательные списки, а ИСПОЛНЕНИЕ этого права (голосование) возлагается на их родителей или законных опекунов. (Нисколько не умаляя опекунов, в дальнейшем мы будем говорить о родителях). История избирательного права ― это история его постоянного расширения сначала его получили богатые взрослые мужчины, потом все взрослые мужчины с 25 лет, потом женщины и представители других рас, потом молодежь с 18 лет, хотя в разных странах возраст совершеннолетия может быть разным. Современное избирательное право осталось нам в наследство от уходящего индустриального общества и на протяжении двух веков постепенно освобождалось от многочисленных цензов этого общества – расовых, имущественных, гендерных и т.п. Сохранился непреодоленным лишь последний – возрастной – ценз, создающий «черную дыру» избирательного права, в которой находятся дети до 18 лет, составляющие в среднем примерно четверть населения. Это порождает «черную дыру» политики. По отношению к детям сохраняется вопиющая политическая несправедливость и дискриминация. Становясь гражданином страны с момента рождения, ребенок становится избирателем только через 18 лет, как будто эти годы дети ничем общественно полезным не заняты, живут вне общества, не являются его членами, не имеют потребностей и проблем, которые требуют постоянного политического представительства и выражения. Эта «прореха» в избирательном праве и политической системе начала осознаваться давно. Идея избирательного права детей и политического представительства их интересов в разных формах носится в воздухе почти сто лет! Впервые ее высказал еще в 1905 году великий русский ученый Д. И. Менделеев, правда, в косвенной форме введения «детского ценза» для депутатов Госдумы[4]. Великий польский педагог и писатель Януш Корчак, говоря о желании родителей, «чтобы дети были лучше нас» и в то же время характеризуя положение детей как «закрепощенного класса», «не избирателя», впервые определил социальную, политическую и гражданскую равную ценность ребенка и взрослого: «главная мысль: ребенок равный нам – ценный ― человек»[5]. Но наиболее активно идея избирательного права ребенка стала выдвигаться в разных странах в последние 15-20 лет, причем сначала в форме прямого участия детей в выборах. Впервые, насколько нам известно, данный вариант идеи был сформулирован в 1991 году в статье «Дайте детям голос» американки Виты Уоллис[6]. Она доказывала, что все граждане, включая детей, должны иметь возможность голосовать без возрастного ограничения, аргументируя эту идею аналогиями в женском и «черном» избирательном праве, а также демографическими и статистическими данными. Для пропаганды этой идеи в США были образованы «Ассоциация за избирательное право детей»[7] и «Американцы за общество, свободное от возрастных ограничений»[8], а в Германии ― молодежная группа «K.R.Д.T.Z.Д»[9]. Эти организации исходят из принципа «один человек – один голос», из гражданства детей и необходимости снять конституционные ограничения на участие детей в выборах. Эти организации достигли многого. Немецкая группа даже довела этот вопрос до обсуждения в Бундестаге, но перелома общественного мнения в свою пользу они так и не добились. Тому есть две причины: голосование самих детей любого возраста и отношение поколений. Когда эти организации на вопрос, с какого возраста дети могут принимать участие в голосовании, отвечают «с любого», хоть с двух лет – это не может не шокировать, и не оттолкнуть от идеи избирательного права детей. Естественное возрастное ограничение для голосования необходимо. Оно должно устанавливаться в соответствии с нормами каждой национальной культуры. Требовать отказа от любых возрастных ограничений – значит погубить замечательную идею на корню. Другой (и не меньший!) недостаток данного варианта идеи избирательного права детей заключается в противопоставлении, в разрыве поколений ― дети голосуют сами по себе, независимо от степени понимания политической ситуации, независимо от родителей и вопреки им. Такой радикализм ― отменить избирательный ценз вообще и сразу ― вряд ли найдет поддержку у здравомыслящих родителей. Такой вариант избирательного права детей может стать еще одной пропастью между поколениями. Думаем, что в таком варианте оно не будет принято никогда. Другая модель избирательного права детей состоит в том, что оно исполняется не самими детьми, а родителями. Она рассматривается в ряде статей С. Рингена[10], П. Париджа[11] и других. На Западе она имеет много синонимичных названий: «семейное голосование», «универсальное избирательное право», ‘children'svotingright, vicariouslyexercised’ (в аббревиатуре: ChiVi[12]). Остановимся на последней по времени статье немецкого социолога из Бремена, профессора Карла Хинрикса под интригующим названием «Пожилые эксплуатируют молодых? Если это так, то не является ли наделение детей избирательным правом хорошей идеей?». Прежде всего, автор рассматривает этот вопрос в рамках благосостояния поколений, подчеркивая вслед за многими исследователями, что уровень детской бедности превышает уровень бедности пожилых людей почти во всех странах Запада и эта тенденция усиливается. Кроме того, ожидается, что молодое поколение и в будущем будет получать от государства всеобщего благоденствия меньше, чем старшие поколения. Это неравенство между возрастными группами в большой степени является результатом увеличения числа пожилых избирателей электората, на требования которого отвечают политические партии и правительства. В подтверждение этой зависимости Хинрикс приводит слова М. Вебера, «решающим аргументом всех современных политических партий является избирательный бюллетень»[13], который все чаще оказывается в руках пожилых. Предоставление права голоса детям, которое будет осуществляться родителями, является, с точки зрения Хинрикса, неоднократно предлагавшимся методом усиления просемейной политики и преодоления геронтократической угрозы. Он приводит слова Гуннара Мурдала, который еще в 1940 году объяснял противоположные тенденции бедности детей и пожилых тем, что «пожилые имеют избирательный голос, а дети не имеют». С точки зрения Хинрикса, старение избирателей становится препятствием для улучшения благосостояния детей: оно увеличивает межпоколенную несправедливость в перераспределении налогов в пользу пожилых. Автор подчеркивает, что через 20-30 лет в Германии пожилые избиратели (с 55 лет) получат абсолютное большинство (свыше 50%), с которым связываются опасности геронтократии, консерватизма и краткосрочности политической стратегии, в то время как ориентация на интересы детей создает долгосрочную и инновационную политическую стратегию. В рамках контекста современной Германии он исследует множество аргументов не только "за", но и "против" избирательного права детей, исполняемого родителями[14]. В России пропагандируется и развивается именно та модель избирательного права детей, в которой правом наделяются и обладают дети, а исполняется оно их родителями. Данная парадигма избирательного права детей наиболее эффективна во всех аспектах, хотя и она сталкивается с рядом серьезных проблем. Первое публичное выражение этой идеи в России относится к 2000 году. Тогда она рассматривалась как один из принципиальных элементов будущей «сферной демократии». В ней «право голоса получат все дети, которое реализуется родителями до совершеннолетия детей»[15]. Второе публичное выражение эта модель нашла в обстоятельной статье А. В. Баранова в связи с проблемой депопуляции России. Он писал: «Возможно ли увеличение рождаемости? – Думаю, да… Чтобы возможность стала реальностью нужно сместить фокус социальной политики с пожилых на молодых… Решение задачи – в предоставлении детям с рождения права избирать политическую власть всех уровней. Разумеется, детским бюллетенем, до достижения ребенком 18 лет, будут голосовать родители»[16]. Но мы не стали бы заострять противопоставление молодых и пожилых, ибо оно восстанавливает последних против этой идеи и вбивает еще один клин между поколениями. Самое важное достоинство избирательного права детей, исполняемого родителями, заключается в том, что оно создает качественно новую, четко ориентированную на приоритет интересов детей, политическую (избирательную) мотивацию большей части электората, прежде всего родителей и молодежи. Приоритет детей есть здесь одновременно приоритет родителей, особенно женщин и матерей, несущих основное бремя забот о потомстве. Современная избирательная мотивация размыта между множеством очень близких программ политических партий и кандидатов. Эти программы настолько похожи и невыразительны, что люди голосуют не за них, не по разуму, а по эмоциональным предпочтениям. Размытая политическая мотивация дает размытые итоги голосования со всеми вытекающими слабостями и пороками современной демократической власти. Исходный вопрос – за что голосовать, за чьи интересы – тонет во множестве второстепенных мотивов избирателей и сводится к удручающему и отталкивающему выбору меж двух зол: большим и меньшим. В этоммотивационном хаосе можно голосовать за все что угодно, только не за самое важное для людей и общества. В избирательном мотивационном поле отсутствует жизненно приоритетный центр, который бы объединял избирателей, а также ориентировал бы и их, политиков (партии и кандидатов), конкурирующих на выборах. Отсутствие такого мотивационного центра раскалывает избирателей по личностным предпочтениям и зачастую мистифицированному восприятию политической риторики на противоположные и часто враждебные лагеря, делая их легкой добычей различных «технологий» политического манипулирования. Мотивационный хаос и отсутствие общезначимого для электората и политических игроков избирательного стержня резко снижает качество выборов, выборных органов и фигур, т.е. качество всей политической власти, и тем самым дискредитирует ее. Действующая избирательная система разрушается, лишает население притягательных мотивов голосования. Кардинальная роль избирательного права детей, исполняемого родителями, заключается именно в том, что оно создает простой, притягательный и жизненно важный для населения общий мотивационный центр приоритета интересов детей и интересов всех тех, кто с детьми связан: родителей, педагогов, врачей, бабушек, дедушек и т.д. – до 70-80% населения. Вместе с этим мотивом оно создает качественно новую избирательную систему, с четко выраженной стратегической целью, принципиально иным, позитивно заинтересованным, политическим поведением электората. Она ставит избирателя в ситуацию приоритета интересов детей и выбора партий и кандидатов именно для этого жизненно важного приоритета, а не для какого-либо другого, что, несомненно, максимально активизирует население. Избирательная система модернизируется и гуманизирует гражданское общество и правовое государство. Она объединяет их интересы, выступает связующим механизмом. Избирательное право детейстановится важным институтом и гражданского общества, консолидируя избирателей, и правового государства, обеспечивая новое качество власти. Оно обеспечивает парламентское большинство интересам детей и связанным с ними групп населения, поэтому оно ориентирует парламенты на приоритетное бюджетное финансирование сферы детей[17] а вместе с ней и всей социальной сферы. Если сейчас лишь 7% населения считают, что бюджет отражает его интересы, а около 70% уверены в обратном[18], то приоритетное бюджетное финансирование сферы детей, перевернет эту ситуацию. Ради справедливости, надо подчеркнуть, что избирательное право детей действует не как жестко однозначная необходимость, а как мягкая многовариантная возможность: а) консолидации большинства электората в интересах детей и будущего, б) формирования соответствующего парламентского большинства, в) ориентации госбюджета на приоритетное финансирование сферы детей. Таково главное достоинство предлагаемого социального инструмента, которое определяет другие его многочисленные достоинства и позитивные качества. Заметим также, что демократия всегда развивалась и преодолевала собственный кризисы за счет своего расширения, снятия тех или иных цензов, и избирательное право детей полностью соответствует этому развитию, не говоря уже о том, что именно родители являются наиболее социально ответственной, наиболее заинтересованной в лучшем будущем группой избирателей. Избирательное право детей как социокультурный институт Рассмотрим социально-психологический и культурный механизм действия избирательного права детей, исполняемого родителями и опекунами. Юридическим стержнем этого института должен являться закон «Избирательное право детей России»[19], который устанавливал бы определенную культурную и правовую связь двух основных поколений, соединенных в семье: детей и родителей. Мысленно промоделируем изменение их взаимоотношений в случае, если обществом и государством такой закон будет принят. Разумеется, речь пойдет о нормальных родителях, которые любят детей и заботятся о них, о их настоящем и будущем, по крайне мере, не равнодушны к их судьбе. Надо подчеркнуть, что число таких родителей ― подавляющее большинство. Как будут действовать такие родители, если они получат законное право использовать на всех выборах голос своего ребенка, если в избирательные списки будут включены не только родители, но и их дети? Какова модель выбора в этой ситуации? В первую очередь, она способствует осознанию родителем того, что, заполняя избирательный бюллетень своего ребенка, он голосует в его интересах. Он осознает, что это есть и его личный интерес, мотив, а одновременно и его общественный долг. Мы уверены, что в подавляющем большинстве родители осознают реальные потребности детей, их интересы в основном совпадают, поэтому политический выбор родителей будет адекватен интересам детей. Хотя в случае с детьми старших возрастов, 13-17 лет, вполне возможны и расхождения политических предпочтений. Это может стимулировать внутрисемейные обсуждения, а следовательно и более полное и ясное осознание своих интересов как детьми, так и родителями. В чем заключается основной интерес ребенка по отношению к избираемой власти на любом уровне? Поскольку основная задача власти – это распределение бюджетных средств на всех уровнях, постольку объективно основной интерес ребенка заключается в приоритетном бюджетном (государственном) финансировании сферы детей. Если родитель понимает это, он будет обладать четким критерием для своего политического выбора. Во-вторых, если родитель осознает, что в подобном выборе заключается не только его личный мотив как родителя, но соответствующая общественная (в том числе и политическая) ответственность, то из числа кандидатов на выборные должности он отдаст свой голос и голос ребенка тому, чья программа, опыт и действия в наибольшей мере отвечают задачам: а) формирования антитеррористического (и более широко – антидевиантного) иммунитета детей, б) обеспечения безопасности детей (а значит и всего общества) и в) приоритетного, т.е. первоочередного и максимально возможного в данный период и в данном месте, бюджетного финансирования сферы детей. Представленный механизм культуры общения поколений, создаваемый избирательным правом детей, направлен на решение многих задач, но главная из них - формирование антитеррористического (более широко – антидевиантного) иммунитета подрастающего поколения путем выработки и проведения наиболее эффективной социальной политики, сужающей, а в идеале и сводящей на нет социальные причины террористический проявлений. Мы считаем излишним предугадывать те формы семейного и социального общения, которые будут порождены этим избирательным правом ― жизненная практика всегда богаче и разнообразнее того, что может быть предсказано. Многообразие и сложность политической социализации детей, которые должны учитываться родителями в своем общении с ними, более детально исследована в работе Н. А.Головина и В. А. Сибирева[20]. Механизм антитеррористического иммунитета Новая, террористическая угроза требует новой культуры мира, семьи и отношений между поколениями. Но новая культура может вырасти только на фундаменте традиционной культуры. Поэтому, формируя социокультурный институт избирательного права детей для России, мы должны прежде всего найти в ее культуре и менталитете такие ценности, на основе которых может возникнуть и развиваться этот институт. Особо следует остановиться на роли семьи и детей в русской общине, которая была фундаментом досоветской культуры России на протяжении почти тысячи лет и поныне составляет ее наиболее глубокий, архаичный пласт. Община есть мир, она означала для русского человека первую вселенную, народ, которые определяли «спокойствие», «согласие», «мир», «мирное сообщество», как пишет Б. Н.Миронов. «Община была для русских людей и вселенной, и мирным сообществом, в котором люди должны жить мирно». Община строилась на объединении патриархальных семей, на принципах равного доступа к природным ресурсам и «коллективной ответственности перед государством за налоги и преступления, совершенные на территории общины». Община охватывала все стороны жизни человека на основе обычного права, т.е. стихийно выработанных обычаев и традиций. В сельской общине земля, платежи и повинности делились между семьями (домохозяйствами), пропорционально численности душ мужского пола, включая младенцев и стариков. Значит, в общине интересы детей учитывались наравне с интересами взрослых. На детей распространялись два непременных требования общины: «равенство всех в праве на общинную землю и равенство всех в обязанности платить налоги и повинности»[21]. И как равные их права, так и равные обязанности, исполнялись родителями до их взрослости. Пользование правами и исполнение обязанностей за своих детей было обычной, само собой разумеющейся нормой, неписаной традицией заботы отцов о детях. Именно в этой особенности русской культуры мы видим исходный корень института избирательного права детей, исполняемого родителями. По сути, мы предлагаем эту культурную традицию лишь модернизировать и институализировать применительно к требованиям современности. Особо отметим, что возрождение этой традиции русской общины никоим образом не ведет к возрождению ее негативных традиций, в частности подавления личной инициативы и установления различных норм коллективной ответственности, оборотной стороной чего неизбежно является тотальный контроль личного поведения. Материальной основой этих сторон общинного сознания являлось хозяйственная эксплуатации общинниками единого и ограниченного природного ресурса (земли, леса, вод и т.п.), что было невозможно без подавления внутриобщинной хозяйственной конкуренции. А без этой материальной основы нет оснований и опасаться возрождения негативных сторон общинного сознания. По свидетельству большинства исследователей роли семьи и детей в русской культуре во все времена отмечалась их ведущая ценность и для человека, и для социальных институтов. И патриархальная, и современная семья занимают центральное место в системе ценностей российской культуры. По проводившимся с 1990 года исследованиям «наибольшую ценность для россиян имеет семья, затем следует работа, друзья, свободное время, религия. При этом ценность политики для россиян достаточно низкая[22]. В системе внутрисемейных ценностей ведущее место занимают любовь и заботы о близком, взаимная поддержка и воспитания детей, продолжения себя в детях. Особую важность дети имеют для женщин, которые ставят их на первое место (93,3%), а мужчины ставят их на второе место (86.7%). Причем, супруги, уже испытавшие счастье материнства и отцовства, оценивают значимость для себя детей значительно (в несколько раз) выше, чем женихи и невесты [23]. Таким образом, можно сделать вывод, что и в традиционной, и в современной семейной культуре России, при всем их различии, в качестве базовых сохраняется ценность семьи и связанных с ней приоритетов. Институт избирательного права детей их укрепляет и развивает. Поэтому он органично вписывается в контекст российской культуры вообще и культуры семьи в частности. Он образует новый канал духовной коммуникации поколений, новый тип диалога между отцами и детьми, новую форму их сотрудничества, преемственности и взаимной ответственности. А потому является культурным сетевым (т.е.блокирующим всю систему источников терроризма) механизмом антитеррористического иммунитета. Болезни российской культуры – почва терроризма Россия больна, больна ее культура, ее душа. Болезни ослабили иммунитет ее выживания. Они создают питательную почву для массового терроризма как особо опасной эпидемии. Многие культуры мира, в том числе России, заражены семенами терроризма, которым не противостоят практически никакие иммунные заслоны и институты. Утверждая, что восполнить этот пробел может институт избирательного права детей, исполняемого родителями, мы должны, не претендуя на системный анализ этих сложных явлений, хотя бы вкратце характеризовать некоторые из них, опираясь на компетентные мнения экспертов. Один из диагнозов больной России – «тотальное недоверие». «Мы уже который год живем в ситуации недоверия всех ко всем», поколений ― пишет, например, Даниил Дондурей. Причину тотального недоверия он видит в идеологии, в засилии старой, коммунистической и отсутствии новой. «Ни одна из реальных сил в стране …не осознает, что в сознании миллионов по-прежнему царит советская власть», что «у нас в головах модернизация прежней системы еще даже не начиналась… Первое, что требуется России, – это сделать идеологию предметом общественного обсуждения. Но никто этого делать не хочет»[24]. Вместо идеологии у нас «сейчас царит культ денег и людей, которые имеют деньги…У народа потеряна идея жизни…, поэтому женщины сегодня не рожают»[25]. Это Даниил Гранин. Идеологический паралич современной российской культуры – очень опасная болезнь. Она подрывает ее духовный стержень, парализует моральный иммунитет и создает благоприятную «культурную» почву для терроризма и «глобальной девиантизации» (термин Я.И.Гилинского – авт.) России. Избирательное право детей способно преодолеть идеологический паралич, выдвигая в качестве высшего приоритета ценность детей, что восстанавливает культурную идентичность и способствует вырабатыванию объединяющей народ здоровой идеологии. Другой диагноз больной культуры России – «отсутствие диалога, которое порождает насилие». «Когда каждый вертится в своем кругу, общество распадается на маргинальные группы. В России, к сожалению, отсутствует традиция диалога – и на бытовом, и на парламентском уровне, а сейчас к тому же прекратился диалог между народом и властью. На смену дискуссиям пришли политтехнологии. Демократия есть не что иное, как обмен мнениями. Без него не прийти ни к какому согласию»[26]. Для серьезного диалога нужны по крайней мере две вещи: плюрализм идей и культурная привычка, навык диалога. Ни того, ни другого в современной российской культуре нет. А отсутствие диалога – это тоже предпосылка терроризма. Ибо всегда находятся группы, пытающиеся решить насилием необсуждаемые, замалчиваемые обществом вопросы. Третий диагноз – бедность. Бедность - признак не только слабой экономики, но и симптом больной культуры, плодородная почва терроризма. По официальным данным 20% населения живут за чертой бедности, а 50% балансируют около этой грани, причем большинство из них это люди с образованием и постоянным местом работы. За 12 лет экономических реформ лучше стала жить лишь одна и без того обеспеченная группа населения – примерно 20% россиян. За это время Россия по числу миллиардеров вышла на третье место после США и Германии. Даже согласно официальным данным Госкомстата, в которых, естественно учтены лишь легальные доходы, децильный коэффициент распределения доходов составляет 14,6, т.е. 10% наиболее обеспеченных граждан России имеют доходы в 14,6 раз больше, чем 10% наименее обеспеченных. Но это, повторим, соотношение легальных доходов. На материале исследования президента гильдии маркетологов И. Берзина, в котором дополнительно учтено также распределения $100 млрд. «серых» доходов наших сограждан, это соотношение определяется уже как 29,3 раза. Но и Берзин учитывает расходы россиян в основном внутри страны (плюс зарубежный туризм), чем, естественно, занижаются расходы самых богатых. Следовательно, в реальности социальные контрасты еще тревожней. Реформы породили «две совершенно разные России, два образа жизни, две морали (и культуры – авт.). Одна – для людей с нищенской зарплатой и пенсией. И другая – где деньги девать некуда и которой наплевать на первую»[27]. Итак, олигархи и государство высасывают капитал из страны и народа, порождая чудовищный раскол нации и культуры на антагонистические, нищую и богатую, части. Это создает самую питательную среду для терроризма. Преодолеть этот раскол можно только на самом глубинном уровне семьи и культуры поколений, в том числе ― с помощью института избирательного права детей. Коррупция – четвертый диагноз больной культуры. По некоторым сведениям до 80% государственного аппарата коррумпировано. 82% населения уверено, что должностные лица берут взятки[28]. Ученые говорят о том, что «все российские министерства и ведомства поражены коррупцией», все они связаны в коррупционные сети, руководителями которых являются «самые высокопоставленные российские чиновники и политики», создающие «тотальную коррумпированность всех ветвей власти на всех уровнях», в условиях которой «принципиально невозможно решить ни одной социальной, экономической, политической проблемы»[29]. Тотальная коррупция означает, что практически весь государственный аппарат вместе с армией, милицией и другими многочисленными правоохранительными органами, примерно 5 миллионов человек, которые призваны бороться с терроризмом, лишены самого главного – антитеррористического иммунитета. Но в этих органах он и не формируется. Он может формироваться в семье и школе, если будет работать институт избирательного права детей. Ибо ― могут ли родители быть уверены в безопасности своих детей, если их охраняют такие «охранители»? Отвращение к власти – пятый диагноз. По опросам в стране постоянно падает доверие к власти. Постоянно снижается рейтинг лидеров «Единой России» и проигравшей оппозиции – доверие к ним упало до 6-3 %. «Особенно низко доверие к депутатам. Люди считают, что большинство из них идут в политику, чтобы «хапнуть», и, едва переступив порог Госдумы, забывают о клятвах и любви к народу». «В докладе независимого общественного Совета по национальной стратегии среди основных угроз на ближайшие годы называется недееспособность государственного аппарата, который вовлечен в обслуживание интересов олигархических группировок и слабо связан с интересами основной части бизнеса и населения»[30]. Больное, государство вылечить себя неспособно. Для оздоровления ему необходима мощный социальный подпор, общественное давление, которое ему может дать институт избирательного права детей, охватывающий до 80% населения. Ксенофобия, заполняющая идеологические пустоты современной русской культуры и сеющая живые семена терроризма – шестой диагноз нашей болезни. При сокращении за 10 лет русских на 2 млн. и росте исламской составляющей на 2 млн. «ресурс этнической ненависти продолжает расти …страхи и бедность – вот та опасная смесь, которая питает национализм с привкусом «русского фашизма». По оценке экспертов, в России более 50 тыс. ультра. Их годовой прирост – 20%»[31]. Сейчас, почти каждый месяц в больших городах страны происходят убийства или избиения иностранцев. Русские ультра в одно мгновение могут стать террористами ― уже сейчас их участие четко просматривается в ряде террористических акций, таких как убийство Г. Старовойтовой с одной стороны или серии убийств детей некоренных национальностей в Петербурге ― с другой. Впрочем, это обычный путь всех ультра-националистов. Так произошло с ними и в странах фашизма, и в сталинскую эпоху в СССР. Эти люди, составляющие живой ресурс терроризма в России, также не получили ни в семье, ни в школе заряд антитеррористического и антиксенофобского иммунитета. Другое живое семя терроризма – определенный слой силовых структур. В западной прессе, после выступления Путина 13 сентября звучал призыв, что для борьбы с терроризмом «Путин должен решительно выступить против повседневного бытового терроризма своих военных, милиционеров и сотрудников спецслужб»[32]. Живые семена терроризма – это и кровная месть, и межнациональная рознь, и различного рода фанаты, регулярно устраивающие уличные погромы и избиения, давая выход своей пока что безадресной агрессии. Но была бы агрессия ― адрес найдется. Живые семена терроризма – это студенты, которые, по нищете своей, вынуждены изготавливать бомбы для продажи, и дедовщина, постоянно тлеющая в армии, оборачивающаяся сотнями убийств и самоубийств, отравляющая душу молодых людей и морально подготавливающая их к насилию и терроризму. Живые семена терроризма – процветающие заказные убийства, оплачиваемые олигархами и просто богатыми людьми. Наконец, сюда надо отнести стремительно растущую армию «телефонных террористов» из числа подростков 12-17 лет, против которой милиция бессильна. Как видим, в стране очень широка почва для терроризма и очень много подготовлено семян для нее. Избирательное право детей, исполняемое родителями, способно в той или иной мере преодолеть все перечисленные системные предпосылки терроризма в культуре России, сформировать позитивные идеалы, нравственные устои и антитеррористический иммунитет, оздоровить общество и государство, хотя, конечно, не сразу, но в ряду последующих поколений. Такая перспектива, очевидно, лучше перспективы распада страны, окончательной ее гибели или гражданской войны. В заключение подчеркнем: спасти Россию от смертельного комплекса системных болезней, с нашей точки зрения, смогут только новые поколения детей и их родителей через 20-40 лет. Но надежда на спасение станет реальной, а не пустой, если она будет подкреплена сегодня или в ближайшие годы системным социокультурным институтом избирательного права детей, исполняемого родителями. Только он может запустить механизм коренного оздоровления общества, государства и культуры России. Других путей для выздоровления и спасения не видится. Традиционные пути оздоровления через рыночные и либеральные механизмы западной цивилизации, построенные на приоритете денег, в России работают плохо, еще больше обостряя ее системные болезни, что убедительно подтверждают прошедшие 15 лет. Мировое соревнование на почве западных приоритетов российская цивилизация никогда не выиграет по двум причинам: а) у нее нет соответствующего многовекового культурного опыта Запада и б) его опыт в России всегда осваивался неудачно. На этом пути она всегда будет плестись в хвосте западной цивилизации в качестве ее сырьевого придатка и никогда не станет другим полюсом будущего многополярного мира. Кавторин Владимир Васильевич (1941 г.р.), писатель, публицист, автор шести книг прозой, исторического исследования «Первый день катастрофы» (о событиях 9 января 1905 года) и сборника документальных биографий «Петербургские интеллигенты». Семашко Лев Михайлович (1941 г.р.), кандидат философских наук, доцент, директор общественного Института стратегических сферных исследований, создатель новой, тетрасоциологической, модели общества, утверждающей стремление его четырех сфер и сферных классов к социальной гармонии и гармоничному миру на основе приоритета детей. Эти идеи изложены автором в более чем 100 публикациях, в том числе в 10 книгах, три из которых переведены на английский язык. 6 января 2005 г.
[1] Более детально это определение терроризма рассматривается в статье Л.М.Семашко «Сетевая, системно-сферная природа терроризма». Находится в публикации. [2] Путин В.В. Выступление на расширенном заседании Правительства с участием глав субъектов Российской Федерации 13 сентября 2004.http://www.kremlin.ru/ [3] Семашко Л.М. и М.Р.Девит. Избирательное право детей – ключ к решению проблем детства. СПб, 2004 [4] Менделеев Д.И. Заветные мысли. М., 1995, с.344 [5] Корчак Я. Как любить ребенка. М., Политиздат, 1990, с.14, 17,485 и др. [6] Wallace, Vita (1991).Let Children Vote. The Nation, v253 n12, 14 Oct 1991 [10] RINGEN, Stein (1996),: In a Democracy, Children Should Get the Vote, International Herald Tribune, December 14‑15. [11] PARIJS, Philippe van (1999), The Disfranchisement of the Elderly, and Other Attempts to Secure Intergenerational Justice, Philosophy and Public Affairs, 27: 292‑333. [12] GRÖZINGER, Gerd (2001), Proxy Votes for Children and the Case for Representation, Deliberation, Sustainability: one Size Fits All? (Flensburg, mimeo.) [13] WEBER, Max (1958), Wahlrecht und Demokratie in Deutschland, in Max WEBER, Gesammelte Politische Schriften, ed. Johannes Winckelmann, 2nd ed. (Tübingen: J.C.B. Mohr), 250 [14]Hinrichs, Karl (2002), Do the old exploit the young? If so is enfranchising children a good idea?, in: Archieves Europeénnes de sociologie 43, no 1, p.35-58 [15] Семашко Л.М. Тетрасоциология – революция социального мышления, путь гармонии и процветания. СПб., 2000, с.45. [16] Баранов А.В. Депопуляция – социальный вызов государству // Звезда, 2001, № 1, с. 172-179. [17] Детская сфера или сфера детей – это важнейшая часть социальной сферы общества, осуществляющая воспроизводство подрастающего поколения, которая включает в себя семью и весь комплекс отраслей, работающих с детьми (образование, детское здравоохранение, спорт, досуг и т.п.), со всеми своими ресурсами. Более детально см. указ работу Л.Семашко и М.Девит, с. 7-9, и др. [18] Эту статистику, полученную в опросах жителей Петербурга, приводит научный руководитель АСИ Роман Могилевский. См. Шандорленко Д. Барометр нашего мнения. Газета «Утро Петербурга», 10.12.2004 [19] Проект этого Федерального закона представлен в указанной книге Семашко и Девит, с.54-61 [20] Головин Н.А., Сибирев В.А. Дети и выборы в Государственную Думу: о начале формирования базовых политических целей // Журнал социологии и социальной антропологии. 2001, 4, с.116-134. [21] Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб, «Дмитрий Буланин», 2000, т.1, с.424-446 [22] Башкирова Е.И. Изучение ценностей российского общества // Тезисы докладов и выступлений на II Всероссийском социологическом конгрессе. М.:Альфа-М, 2003. Т.1, с.554 [23] Прокофьева И.М. Ценность брака и семьи как предмет социологического анализа // Социология и общество. Тезисы Первого Всероссийского социологического конгресса. СПб, Скифия, 2000, с.152-153. [24] Дондурей Д. Тотальное недоверие. АиФ, 2004, 39 [25] Гранин Д. Сейчас культ денег. А от совести – только неудобства?! АиФ, 2004, 46 [26] Аракелян А.Г.Отсутствие диалога порождает насилие. АиФ, 2004, 41 [27] Костиков В. Ожирение власти. АиФ. 2004, 25 [29] Гилинский Я.И. Девиантология. СПб, Юридический центр Пресс, 2004, 267-270 и др. [30] Костиков В. За что не любят власть? АиФ, 2004, 20 [31]Паин Э.. Ресурс ненависти.АиФ. 2004,19. [32] Утро Петербурга, 17.09.2004
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Владимир Кавторин Нужна ли социологии “большая теория”?[1], 2003 Этот вопрос естественно возникает при первом же знакомстве с новой работой Л. М. Семашко “Тетрасоциология: ответы на вызовы”, ибо она представляет собой попытку представить российской и зарубежной социологической общественности (книга одновременно вышла на русском и английском языках) именно такую теорию. Итак, прежде всего: нужна ли? “Картина мира, картина жизни — она полностью отсутствует. Но ученым никто не связывает руки в том, чтобы объяснить себе, в первую очередь, и объяснить народу, стране картину происходящего в мире. Научной картины мира в стране сегодня нет... Это, в первую очередь, обществоведческая наука — философия, психология, социология, политология. Это — “долг наш тяжкий”, я считаю. За нами должно быть некоторое обязательство: научная картина мира должна быть представлена так же, как мы требуем от других людей представить продукт труда. Продукта труда науки сегодня нет”[2]. Это горчайшее для человека науки признание было сделано проф. А. Юрьевым совсем недавно, в ноябре 2002 г., на круглом столе в агентстве “Росбалт”. Оно, однако, не только не стало сенсацией, но и не вызвало возражений, т.е. было принято как очередная констатация всем хорошо известного. Действительно, подобные констатации мы находим едва ли не в любом серьезном сочинении, посвященном проблемам современной России и ее общественных наук. “Привычные представления о социальной структуре оказались недостаточными для экономического, политического, идеологического анализа и прогнозов, давая искаженную картину общественной жизни, — пишет, например, известный петербургский философ Г. Тульчинский в своем капитальном труде “Постчеловеческая персонология”. — Вместе с тем реально действующие социальные силы оказались вне поля осмысления, как бы несуществующими[3]. Поэтому ход и результат “революционных преобразований” для большинства аналитиков, пользующихся традиционными категориями, оказались неожиданными. Используемые схематизации ничего не смогли дать для прогнозов и возможных решений. Социология оказалось безоружной, несостоятельной уловить реальность, ограничиваясь своеобразной игрой ума”[4]. Похожие констатации профессиональных социологов не стану приводить из экономии места — они у всех на слуху. Причем этот скептический взгляд на современную социологию рождается отнюдь не на фоне ее упадка: количество различных институциональных исследований и публикаций непрерывно растет, большинство из них пользуется явно выраженным спросом со стороны бизнес менеджмента, политиков или общества. Однако в ситуации отсутствия общей социологической теории, вне понимания общего смысла и целей совершающегося развития, наше социальное зрение превращается в некое подобие стрекозиного: мы видим множество фрагментов своего общественного бытия, ощущаем происходящие в нем стремительные перемены, но все это упорно не желает складываться в сколько-нибудь осмысленную картину. Однако же, безусловно существующая в сознании как научного сообщества, так и — шире — в общественном сознании — тоска по общей социальной теории вовсе не означает еще интенсивных ее поисков, настойчивой разработки. Наоборот: подобная “тоска”, возникавшая в истории человеческой мысли далеко не единожды, сопровождается, как правило, изрядным скепсисом по поводу самой возможности такой теории, глубоким недоверием, с которым встречаема бывает всякая попытка ее создания. В нашей ситуации этот скепсис усиливается печальным опытом существования в недавнем прошлом официальной, обязательной для всех социологической теорией (марксизма), хотя и не сводится к нему. Как не сводится он и к постмодернистскому “деконструктивизму”, его принципиальному отказу “от тирании целого” от “вавилонских башен” глобальных социологических парадигм (Ж. Деррида). В этом отношении весьма характерно признание доктора социологии из Англии Бернарда Скотта, редактора английского издания книги Л. Семашко. “Моим первым впечатлением, — пишет он, — было то, что “Тетраcоциология” Семашко является великой “теорией всего”, закрытой для альтернативных формулировок”. Его отношение изменилось только после того, как он понял: автор ее “допускает, что не любая теория социального мира, адекватная реальности, должна быть “тетра” социологией”. Опасения Б. Скотта совершенно понятны: роль любой общей теории, “теории всего”, в любой научной дисциплине всегда двояка. Она может служить как мощным катализатором развития на этапе ее освоения и признания в конкретных исследованиях, так и не менее мощным тормозом — если приобретает статус “всем известной” и “почти обязательной” истины. К этому следует добавить, что именно “общие теории” чаще всего становятся предметом наукообразного жульничества и дилетантских упражнений. Однако: если мы признаем появление общей социологической теории необходимым или хотя бы желательным (а научное сообщество кажется единым в таком признании), то всякая попытка в этом направлении должна быть встречаема не только со скепсисом, но — с интересом и некоторой надеждой. И тогда следующий вопрос в отношении книги Л. Семашко должен быть таким: может ли представляемая им теория “четырехмерного социального пространства-времени” всерьез претендовать на свято место “большой теории” в социологии? Для предварительного ответа на этот вопрос, как мне представляется, необходимо принять во внимание несколько соображений. Во-первых, это едва ли не единственная у нас попытка создания целостной теории функционирования общества. Во всяком случае наиболее развернутая, доказательная и, естественно, наиболее амбициозная. Во-вторых, Л. Семашко на основе своей теории подготовил и представил на XV Всемирный социологический Конгресс 32 абстракта “в качестве возможных вариантов ответов на вызовы XXI века”, 9 из них были приняты различными секциями конгресса. 28% — неплохой показатель признания серьезности претензий новой теории. В-третьих, ни одно из положений разрабатываемой Л. Семашко теории до сих пор никем не опровергнуто. Попытку, предпринятую в этом направлении М. Руткевичем[5] нельзя признать ни удавшейся, ни даже серьезной, поскольку она основана на слишком неточном прочтении критикуемого автора. Основной пафос статьи Руткевича направлен против “попытки переноса представления физики о четырехмерном пространстве на социологию”, с чем трудно не согласиться. Однако, ни в цитируемой статье, ни в других сочинениях Л. Семашко я не встретил ни малейшей попытки такого переноса. Здесь проводятся аналогии, говорится о “некотором подобии”, но аналогии и уподобления вещь слишком отличная от прямой “трансляции” понятий, а потому вся дальнейшая аргументация М. Руткевича повисает в воздухе. Разумеется, при знакомстве с теорией Л. Семашко, излагаемой им к тому же достаточно тяжеловесно, возникает множество вопросов, начиная с того, “почему именно четыре измерения, и почему они необходимы для этого социологического подхода, а не какие-либо еще” (доктор социологии Бернд Р. Хорнунг, президент Комитета по Социокибернетике Международной Социологической Ассоциации – автор третьего зарубежного предисловия к книге Л.Семашко). Но характерно, мне кажется, что зарубежные исследователи, задающиеся этими вопросами, в итоге не только признают правомерность построения четырехмерной модели социального пространства-времени, но и выдвигают собственные аргументы в ее пользу: д-р Скотт ссылается на А. Уайтхеда, у которого “каждое “событие” (“социальное явление” у Семашко) имеет четыре аспекта: “протяженность”, “продолжительность”, “идею” и “цель”, а д-р Хорнунг отмечает, что обоснованием четырехмерности в эпистемологическом плане может служить “принципиальная дихотомичность человеческого мышления, которая является основой и аристотелевской логики и современных теорий различия. Комбинация двух дихотомий во взаимном наложении необходимо выливается в четырехмерную или четырехкратную структуру”. Ценный аргумент! Таким образом, можно сказать, что предлагаемая Л. Семашко модель социального пространства-времени имеет под собой серьезное философское обоснование и способна порождать результаты, признаваемые международным социологическим сообществом. Этого мне представляется достаточным, чтобы сказать, что она заслуживает серьезного отношения и серьезной критики. Я, однако, не могу не согласиться и с В. Семенковым, который наскоро (в пол-абзаца) изложив несколько постулатов Семашко, заявляет, что “против этих построений возразить нечего, да и незачем. Главное, чтобы это все работало, давало выход в эмпирику”[6]. Воистину так! Это главный вопрос для оценки выдвинутой Л. Семашко теории социального пространства-времени. Он может быть решен только в результате серьезного обсуждения его работы профессиональными социологами. Не причисляя себя к сему уважаемому сообществу, я от таких суждений уклонюсь, хотя в общефилософском плане разработанная Л. Семашко модель социального пространства-времени представляется мне и интересной, и продуктивной. Увы, от обсуждения вопроса, им же объявленного главным, уклонился и В. Семенков, предпочтя построить свою рецензию по старому совковому шаблону, согласно которому непонравившаяся теория не обсуждается по существу, а обвиняется в чем-нибудь нехорошем, чаще всего в ангажированности некой враждебной или по крайней мере чуждой нам силой. Пересказав два опубликованных в рецензируемой книге Семашко проекта — “Плюротеизм — синтез религий” и “Мирный Иерусалим”, — где говорится о миротворческой миссии Веры Бахаи - он делает вывод об “ангажированности Льва Семашко этим религиозным движением”, и даже о том, что эта-де “ангажированность носит не только идеологический характер”. Я не хотел бы комментировать подобные обвинения одного ученого в адрес другого, поскольку они лежат где-то очень далеко за гранью любой науки. Замечу только, что из тех же “проектов” Л. Семашко (автор, впрочем, оговаривает их “гипотетический” характер) для меня очевидно нечто другое, хотя, вероятно, также не слишком лестное для авторского самолюбия: проекты эти свидетельствуют прежде всего о весьма поверхностном знакомстве их автора с историей религий и наивности его представлений о психологии верующих (так, его особая надежда на веру Бахаи зиждется только на признании ею “права на жизнь всех религий, как относительных видений Бога, “как граней одной истины””(стр. 117)). Вообще некоторые из представленных в этой книге проектов, на мой взгляд, не столько свидетельствуют о “проективном” характере теории Семашко, сколько сами носят провокативный характер. Предлагая коллегам более чем оригинальные воззрения по ряду проблем, автор как бы намеренно “дразнится” и “подставляется”. Такой метод пропаганды для серьезной теории лично мне представляется контрпродуктивным. Таким образом, приходится констатировать, что призыв Б. Хорнунга “повернуться лицом к тетрасоциологии и вступить с ней в диалог” пока что не услышан на родине автора этой теории. А жаль! Ведь если даже предположить, что серьезное профессиональное обсуждение предлагаемой Л. Семашко модели социального пространства-времени выявит какие-то ее коренные пороки[7], то оно все равно было бы чрезвычайно полезно как стимулятор разработки иной “общей теории” социологии, в которой так остро нуждаются не только социологи (многим из них как раз таки спокойней и уютней в отсутствии такой теории), но и все общество, желающее понимать смысл происходящих в нем процессов.
1 Рецензия опубликована в журнале: Телескоп. 2003. 1, с.59-60 2Цит. по: “Час пик” № 47 (253), с. 5. 3 А вот что пишет Л. Семашко об одном из главных, как он считает, своих открытий, о “сферных классах”: “Сферные классы до сих пор существуют как стихийные и природные силы, чуждые и неизвестные человеку, скрытые от него в непознанных глубинах общества” (Л. Семашко “Тетраcоциология: ответы на вызовы”. СПб., 2002, с. 88). Совпадение, согласимся слишком острое и любопытное, чтобы так просто отмахнуться от вопроса, чем собственно являются “сферные классы”, настоящим открытием или всего лишь “социологическим миражом”? 4 Тульчинский Г. “Постчеловеческая персонология”. СПб., 2002, с.372. 5 Руткевич М. “Естествознание и социология. О правомерности трансляции понятий”. // “Социологические исследования”. 2002, № 3, с. 12-18. 6 Семенков В. “Тетрасоциология Льва Семашко: новая песня на старый лад” // “Телескоп”, 2002, № 5, с. 46-48. 7 М. Руткевич счел тетрасоциологию столь же “тупиковой ветвью” научных исследований, сколь и “новую хронологию истории” Ф. Фоменко и Г. Носовского. Сравнение, по-моему, несправедливое, но — допустим! Стоит, однако, напомнить, что антинаучность “исторических изысканий” этих двух математиков, успевших завоевать популярность у широкой публики, была доказана в результате очень серьезного обсуждения их работ с участием таких историков, как О. В. Творогов, М. Б. Свердлов, А. А. Зализняк, С. В. Белецкий и др., отнюдь не обвинявших математиков в “ангажированности”, но подвергших их методы очень серьезной критике. Владимир Васильевич Кавторин, писатель, Санкт-Петербург Читать больше: http://peacefromharmony.org/?cat=ru_c&key=172
Up
|